Название: Вечер в Палермо
Автор: Steincraft
Бета: Steincraft
Пейринг: Джон Стейнбек/Говард Филлипс Лавкрафт
Размер: 1709 слов
Рейтинг: PG
Краткое содержание: С возрастом вино становится лучше. Но не люди.
Примечания: AU, в котором это спрятано очень глубоко между строкДжон заключил с Лавкрафтом контракт: каждое высвобождение истинной силы Лавкрафта сокращает время жизни Джона.
У любого моря есть берег.
У любого моря есть другой берег/
Сопрано
Соседские дети звали его на итальянский манер — Джованни. За почти восемь лет Джон так и не сумел понять, как связаны эти два имени и связаны ли вообще. Если детям так удобнее, то пусть, ему без разницы, на какой и чей зов откликаться. Возможно, простоватое «Джон» казалось им недостаточно изысканным для владельца виноградника, который не скупился на щедрые дары соседям и регулярно отправлял небольшие партии товара в другие страны. Само по себе вино Джона не пленяло, как многих, пить каждый вечер по бокалу он себе запрещал. Возраст уже не тот. А вот сбор по ночам, медленная очистка вручную, брожение... естественные процессы завораживали, от них веяло не только фруктовыми нотками и свежим соком, но и чем-то древним и мощным.
Прогуливаясь вдоль аккуратных полей, где покачивались на ветвях тяжёлые гроздья, Джона меланхолично курил трубку и любовался морем. Ему нравилась тишина ночного Палермо, плеск волн и острый, чуть кисловатый запах, приносимый ветром. В молодости он бы расхохотался в лицо тому, кто предположил, что когда-нибудь Джон Стейнбек купит домик на берегу Палермо и несколько гектар земли, высадит виноград и останется жить среди чужих людей вместо того, чтобы умереть на родине. В молодости он вообще ни о чём не думал — все мысли занимали работа, забота о семье и моральные терзания, на поверку оказавшиеся банальной завистью и неумением признать чужое превосходство. Вспоминать провал в Йокогаме было неприятно, но он многому Джона научил. Он думал порой, что жизнь его потекла бы совсем по иному руслу, не вернись он в Америку. Десятки, сотни «если» кружились голодными чайками над головой, отвлекая, подстёгивая идти быстрее и дышать чаще. Иногда — правда, совсем недолго — Джон сожалел о своём решении. Вспоминал родных и печально улыбался, представляя, какие красивые внуки выросли у Розы или как замечательно на Уинфилде смотрелась мантия выпускника престижного колледжа.
Иногда исчезало, перемалывалось и выбрасывалось вон, стоило спуститься к побережью и сесть на влажный песок.
Джон купил домик в Палермо, чтобы семья не видела его медленного увядания. А рядом с ним — вечно молодого, ни на мгновение не стареющего Говарда.
— Почти созрел, — показал он на гроздь винограда, лежавшую на коленях. Сок из раздавленных ягод испачкал светлые льняные брюки. — Сладкий. Получится хорошее вино.
— Я найму пару детишек, помогут собрать... Потом уже сами, а то половину разольют, половину старшим братьям отнесут «попробовать».
Итальянские дети были совсем не такими плохими, Джон ворчал просто по привычке. Они могли бы всё собрать и сами, в две руки и тысячу щупалец, вот только неправильно это — так относиться к делу, на которое потратил последние капли жизни. Виноградины упругие на ощупь, с плотной и гладкой кожицей. Чуть надавишь — и польётся терпкий сладкий сок, брызнут во все стороны капли и провалятся в горло горьковатые семечки. Джон давно не поил семена своей кровью. Гроздья гнева цвели и благоухали в нём, но не прорывались наружу. Им хватало пылкого солнца, чтобы согреться и так, не причиняя боли.
— Поможешь с волосами? — голос у Говарда сильный и гулкий, как удары огромного колокола. Или как эхо в тумане, или рёв водопада, или пронзительная тишина перед смерчем. Он по-прежнему слишком не-человек, но Джон не видел в этом ничего плохого. Все они уже немного не люди.
Гребень из красного дерева — подарок дона Гуидо на прошлое Рождество — прекрасно справлялся с застрявшими в прядях ракушками и крошечными рачками. Склизкие водоросли выпутывались сложнее. Джон положил гребень на песок и принялся перебирать волосы пальцами, пропуская чёрную густую волну насквозь. Волосы всё так же пушились на кончиках, быстро сырели рядом с морем, пахли йодом, солью и свежей рыбой, реже — жжённой карамелью, тёплым дубом и виноградом. Как и прежде, Джон с удовольствием зарывался лицом в эту копну, медленно вдыхал, словно пытался утонуть, захлебнуться концентрированным ароматом юности, прошлого и спелой горечи оставленного за спиной.
Ничего не изменилось.
Изменились его руки, стали слабее и суше, узловатые пальцы скрючились и покрылись сеточкой морщин. В ветреную погоду болели суставы и плохо гнулись колени. Чтобы сжать пальцы в кулак, приходилось терпеть вспышки невыносимой боли.
Такова цена. Он знал, на что шёл.
— Хвост или оставить так?
— Хвост. Удобно и в глаза не лезет.
Этот ритуал повторялся изо дня в день. Не наскучил Говарду, не вызывал отторжения у Джона, а был приятным дополнением к мирной жизни вдали от войн эсперов, магических артефактов и происков таинственных организаций. Подобрать верный момент, чтобы уйти со сцены — этому Джон научился у Фицджеральда в первую очередь. Не потерять лишнего, приумножить уже имеющееся. Подарить своим братьям и сёстрам, их детям и их внукам, правнукам... многим поколениям Стейнбеков безбедную жизнь было мечтой Джона долгие годы. Теперь он жил только для себя. И обнимая задремавшего в его объятиях Говарда, он считал, что получил намного больше, чем потерял.
Вместе они вернулись домой. Тропинки между бороздами были узкими и неудобными, Джон пару раз едва не полетел носом во влажную землю, запнувшись о коварно прыгнувший под ногу камень. Приглушённо ругаясь, поднял его, обтряс землю и с удивлением увидел вместо камня металлический диск. Тёплый на ощупь, он оказался почти невесомым.
— Дети забыли, — сколько раз он говорил им не играть рядом с виноградниками! Ветер с побережья постоянно приносил в зубах, как верный пёс, мячики для пинг-понга, лёгкие, как пух, воланчики, пластмассовые круги для регби или возни с домашними любимцами. Стоит положить на крыльце и отдать завтра, когда за пропажей прибегут незадачливые растяпы. Джон в забывчивости забросил руки за голову и потянулся, хрустнув позвонками. Хруст перетёк в резкую боль, в боку закололо.
— Тебе нельзя напрягать спину.
— Да знаю я! — досаде Джона не было предела, он сердито потёр поясницу и, доковыляв до широкой веранды, сел на неё и попытался расслабиться. Говард пристроился рядом, привалился тяжёлым плечом и вместе с Джоном смотрел, как солнце медленно тонуло в море.
— Сходить за мазью?
У старости были свои плюсы. Свободное время, возможности, мудрость, которой так не хватало в юности, умение иронично относиться к бесившим когда-то вещам. Только здоровье и подводило, мучая болями, ревматизмом и застывшими в каменном веке мышцами. Джон с трудом пошевелился, вздохнул и неуклюже завалился на бок. Кое-как устроившись животом на тёплых досках, он подставил спину солнцу и рукам Говарда. Влажные и прохладные, они словно высасывали жар из мышц, медленно растирали их и мяли, на короткие мгновения прижимаясь так плотно, что можно было услышать хлюпанье. С похожим звуком отставали присоски осьминогов, которые по глупости прицепились к костюму аквалангиста.
— Мог бы и пройти три шага.
— Расхотелось.
Джон снова сел и зажмурился. Рукам не хватало былой силы, зрение потеряло остроту. Без Говарда, в одиночку, он бы не справился с виноградником и в какой-то момент просто сдался бы, продав участок кому-нибудь молодому и предприимчивому. Но пока Говард был рядом, можно и потерпеть, выжимая из каждого дня всё самое радостное и хорошее. Например кружку освежающей воды с лимоном, мягкое плетёное кресло, наконец-то разогнувшуюся спину. И вкрадчивые, осторожные прикосновения к ногам тоже.
— Они грязные, — попытался сопротивляться Джон без надежды на успех. Говард дёрнул плечом, протянул руку и взял с другого конца веранды большой кувшин с дождевой водой. Щупальца вновь обернулись руками, а вода полилась на ступни, смывая травинки, комочки земли и песок. Джон не любил смотреть на свои ноги (в переплетении вен был слишком много от гроздьев гнева, казалось, что это способность прорастала внутри него и оплетала внутренности и кости год за годом), а Говарду они почему-то нравились и он не упускал возможности омыть их и растереть свежими виноградными листьями.
— У древних греков был праздник винограда и вина, — прошелестел Говард. Он не поднимал глаз, но Джон всё равно чувствовал на себе его пристальный взгляд. — Они складывали его в огромный чан, похожий на лодку, и самые красивые юноши танцевали нагие и босые, давя виноград своими ногами. Получившийся сок собирали в глиняные сосуды, запечатывали и хранили столетиями.
— Чтобы потом вылить вон, потому что получалась скисшая дрянь, — хмыкнул Джон, хотя и представил себя на месте простого греческого парня, который может давить виноград без страха почувствовать боль разрываемого заживо растения. — Или нет?
— Я пробовал, — лаконично ответил Говард, вытянул правую ногу Джона и пощекотал подъём стопы. Короткий смешок подбодрил его подняться выше и задрать мятые штаны до колена . — Неплохой вкус. Но твоё вино лучше.
— Ещё бы.
Они не поднимали тему конца и не спрашивали о будущем. Лишь однажды Джон забыл на столе недописанное завещание, где оставлял виноградники и дом на вечное пользование Говарду. Вернувшись, он обнаружил свежие угли в камине и слишком уж довольного Говарда с коробком спичек. Больше завещаний Джон не выдумывал, оставив все документы в Америке, где их легко могли достать нотариусы и поделить между внуками. Да и не в деньгах вопрос — золото и шуршащая цветная бумага были Говарду безразличны. Он честно признался, что путается порой в номиналах и пытается перевести современные доллары в какую-нибудь шумеро-аккадскую систему.
Джон всего лишь хотел знать, что случится после.
Говард отпустил его ногу, подался вперёд и прижал палец к губам.
— После ещё не наступило, Джон.
— А когда оно наступит, мне будет уже всё равно, так?
— Где же твой оптимизм... — проворчал Говард, — растерял по дороге, а мне собирай.
Он почти научился шутить. Джон гордился, что в этом по большей части была именно его заслуга.
— Синьор Джованни! — через невысокий забор перепрыгнул загорелый мальчишка, Антонио, и подлетел к веранде с таким видом, будто за ним гналась целая армия. — Синьор... вы мой диск... не видели?
Говард снисходительно взглянул на мальчишку, встал с колен и отряхнул их. Детей он не понимал и старался лишний раз не трогать, помня неприятный момент с мальчиком и его куклой. А Джон спокойно отдал Антонио диск, расспросил об его происхождении и посоветовал играть подальше от виноградника.
— Я плохо вижу в темноте, а о твою игрушку можно и ноги сломать! Ты ведь не хочешь, чтобы твоим родителям было за тебя стыдно?
Глядя вслед счастливому мальчишке, Джон рассеянно сжимал в кулаке небольшой медальон. Латунь с него давно стёрлась, цепочка окислилась и потеряла прежний блеск. Под крышкой скрывался не работающий компас и выцветшая фотография: они сделали её в Диснейленде, в кабинке для свиданий, куда забрели по ошибке и вовсю корчили рожицы, потому что это было весело. Говард тогда получил в награду огромную сахарную вату, а Джон — ещё одно воспоминание в копилку. Он с трудом узнавал своё молодое лицо, но чувствовал, что без фотографии мог и вовсе решить, будто всегда был таким — с посеребренными на висках волосами, сухим вытянутым лицом и глазами, в которых плескалось целое море грусти.
— Холодает, — протянутая рука оказалась очень кстати. Джон поднялся, ткнулся лбом в плечо Говарда и простоял так несколько минут, унимая почему-то всполошившееся сердце. — Не накручивай себя. На самом деле ты счастлив.
— Да, — Джон улыбнулся. — Конечно, дружище. Прости, у стариков такое бывает. Называется «ностальгия», но точно не помню... Завтра гляну в словаре.
Говард ему не поверил, но спорить не стал.
@темы: OTP Wars 2018, Джон Стейнбек/Говард Филлипс Лавкрафт, Выкладка АУ, Текст
-
-
19.04.2018 в 22:47Эпиграф замечательно к нему подходит.
-
-
23.04.2018 в 08:32